Кто сказал … твою мать? Однажды что-то не ладилось в строевой коробке. Комбат указал «Спартаку», «Спартак» – ответственным за шеренги, те – шеренгам… Тренировка затянулась. «Спартак» вышел из себя, команды и замечания, усиленные его едким матерком, сыпались одно за другим: коробка – плохо, три последние шеренги – сдохли, шестая шеренга выгнулась как …, что ты сжался как … и т.д. Волна недовольного ропота прокатилась по потной коробке, грозящей превратиться в строптивое общественное животное… Экзекуция продолжилась по дороге в казарму. Коробка выползла на узкую дорогу, ведущую к казармам, сжалась, сломала равнение, но выполнила команду для движения строевым шагом. «Счёт!» – рявкнул «Спартак». Раненым зверем заревев «Ы-ы-ы-ы-раз» и сжавшись до предела, коробка изобразила насколько могла равнение. Движение в равнении продолжалось долго и всем становилось ясно, что это – наказание. Какая-то отчаянная голова в последних шеренгах, потонувших в облаке дорожной пыли, во всеуслышание сквозь ритм грохота 200 пар сапог от души выматерилась. «Спартак» среагировал мгновенно, остановил коробку и зловеще спросил: – Кто сказал … твою мать? – батальон молчал. – Кто сказал … твою мать? – взобравшись на откос дороги, чеканя слова, повторил «Спартак». Батальон безмолствовал. – Я последний раз спрашиваю: кто сказал … твою мать? – голос «Спартака» зазвенел кандалами. Коробка зароптала, видимо, из-за любопытства к своей судьбе, созревшей в голове, озабоченной жаждой наказания. До самодготовки оставалось не так уж и много времени, а распорядок в курсантской жизни – святое. – Первая шеренга, три шага вперёд, шагом – марш! – шеренга батальонных «мотылей» нарочито нестройно выполнила команду. – Кто сказал … твою мать? – в очередной раз вопрос остался без ответа. Шеренгофицированный вопрос задавался еще несколько раз и на 5-6 его повтор коробка изобрела новую форму протеста – 200 молодых лоботрясов с раскрасневшимися от шагистики и окаменевшими от конспирации рожами, не разжимая губ, замычали. Мычание перекатывалось волнами от тихого до разъяренного, готовое перейти в рычание. Офицеры, с интересом наблюдавшие за опросом шеренг со стороны, почувствовав неладное, бросились к ним, требуя прекратить неповиновение. Мычание, притихнув по краям, усилилось в центре и стало разнообразиться звуками животных и матом сквозь зубы. Напряжение нарастало и уже был близок момент рождения в строю сумасброда, который, следуя поговорке «на миру и смерть красна», рванет на груди шинельку и примет страдания за други своя, признав авторство. Видимо «Спартак» имел хороший опыт не только в строевой муштре, но и в воспитании, и, воплощая старый казарменный принцип «разделяй и властвуй», уменьшил критическую массу, развернул несколько последних шеренг, из которых предположительно прозвучали столь душевные для русского уха слова, автора которых так и не удалось установить, и вернул их для продолжения тренировки на плац. Демонстрация прошла успешно, а со временем история строевого бунта стала рядовым приключением курсантской жизни. Когда кто-нибудь вспоминает этот эпизод, то всегда украшает его, так и оставшимся без ответа вопросом «кто сказал … твою мать?»
