На «губе»

Спустя некоторое время я подошел к старшине в готовности отбыть наказание за развитие командного голоса.

– Когда надо, тогда и отсидишь! – отшил Черняков.

На носу было 8 Марта, ясно, как день, что праздник станет временем заточения. Так и получилось, 7 марта – «вывели болезного, руки ему за спину и с размаху бросили в черный воронок». Воронка не было, дотопал сам в сопровождении дежурного по роте.

Училищная гауптвахта. Сколько она перевидала курсантов и солдат БОУП. Отдельный пост под боком у начальника караула и его головная боль – на ней всегда можно было найти кучу недостатков. Кого-нибудь она перевоспитала? Об этом история умалчивает.

После обеда я был водворен в 4-местную камеру. Она давила стенами, окрашенными в синий сочный цвет, местами протертый до предыдущего зеленого слоя, а в отдельных местах – до бетона. Под потолком зарешеченное окошечко с замызганным стеклом, отмыть которое мешала решетка, разлиновавшая небо в клеточку. Стандартная тумбочка, одна – на всех. Тусклая лампочка, засиженная мухами-сокамерницами, посреди потолка и синяя лампа ночного освещения над дверью. Стулья – по числу сидельцев. Особую достопримечательность представляли откидные металлические нары с деревянным настилом. В дневное время опорные кронштейны закрывались на замок, чтобы губари не могли ими пользоваться. Разработчик проекта нар не дружил с Пифагором, кронштейны складывались внахлест, замок скользил по ним и позволял опирать на них нары с небольшим уклоном. Некоторые умудрялись укладываться на них, рискуя свалиться, и дремать с попустительства часового и выводного. В камере можно было ходить, сидеть, читать Уставы и плевать на все и всех, для чего в углу стояла металлическая плевательница.

Соседями моими оказались самовольщик Серега Данилевич из 10 роты, старожил гауптвахты, и Вовка Ильин из 11 роты, схлопотавший 5 суток от комбата Богомазова.

В караульном помещении, а на гауптвахте еще заметнее меняется течение времени. Сколько себя помню: перед караулом отдыхаешь, спишь, умываешься для бодрости холодной водой, но стоит переступить порог, попадаешь в другое измерение с замедленным течением времени, со своим миром неискоренимого аромата кухни и пота. Зимой примешивается запах сырых валенок и овчины. Никакое предписанное проветривание не спасает. Появляется вялость, наваливается дремота.  В камере это состояние усиливается одиночеством и самокопанием.

Время тянулось медленно, одолевала духота, клонило в сон, с Ильиным пристроились на стульях у стены, рецидивист Данилевич – на наклонных нарах. Послеобеденное время располагало к дремоте, мы не сопротивлялись.

 Вдруг дверь с грохотом распахнулась, в камеру влетел заступивший начальник караула капитан Здоровеющий, пнул нары, от чего они сложились, а сонный Серега оказался на полу. Этим прием и передача начкарами арестованных и гауптвахты и завершилась.

Помню, что ночь была, но сна не было – какое-то забытье, прерываемое каждые 2 часа выходом и возвращением смен, проверками гауптвахты должностными лицами. Бока ломило от нар, сохранялась опасность навернуться с верхней полки, которая мне досталась как новичку.

Серега отбыл свои 2 суток и был освобожден. Он, сидевший неоднократно за самоволки из-за любви к слабому полу, обрел свободу к женскому празднику. Нарушитель дисциплины строя в дни, когда контроль строя ослаблен, изолирован от святого места. Где логика?

– На работу, разгильдяи!

После обеда мне с Вовкой вручили изобретение неизвестного дворника – «ледокол» – колун, приваренный к тяжелой рифленой арматурине, от которой однопалые рукавицы превращались в клочья, и поставили задачу от КПП и до ужина скалывать лед. Насколько могли без ремней привели свой внешний вид в порядок и приступили к отбытию каторжной повинности. Время было праздничное, в Училище потянулись стайки девчонок. Конвоир стоял в стороне, а мы, заигривая с  девушками, старались как можно больше перегородить «ледоколами» дорогу. Сердобольные готовы были стать декабристками и разделить тяжелую судьбу арестантов, предлагали сигареты и конфеты. Отдельные красавицы уже пробовали тюкать лед. Перед КПП образовалась веселая кутерьма. Выглянувший начкар за потерю управления взгрел конвойного, пообещав сделать третьим в нашей команде, и засадил нас назад в камеру. Время вернулось к своему обычному течению.

Следующий день был авральным, приехала комиссия,  караулка и «губа» подлежали проверке. Вылизав гауптвахту до блеска, отведали тюремную пайку. Обстановка нагнеталась, но о нас, кажется, забыли, и мы расслабились в дремоте.

Вдруг донеслись шум и истошные команды, свидетельствующие о прибытии высокого начальства. Через некоторое время послышался лязг решетчатой двери гауптвахты, шум засова двери камеры, и она распахнулась. В проеме стоял тщедушный седенький полковник с красными петлицами, за ним толпа сопровождающих. Он осторожно шагнул в камеру, шаря подслеповатыми глазками по стенам. Из-за спины послышалась подсказка Здоровеющего:

– Докладывайте!            

Я был ближе к проверяющему, стоял по стойке «смирно», дернулся еще смирнее и доложил привычной скороговоркой:

– Курсант Брюховецкий арестован…

– Что? – полковник видимо не разобрал мою длинную фамилию, и я чуть громче и четче начал доклад:

– Курсант Брю-ховец-кий …

– Что? – полковник приблизился почти вплотную до неприличия.

– Курсант Брю-хо-вец-кий арестован…

– Что? – замшелое ухо проверяющего оказалось у меня под носом,  металлический голос Здоровеющего проскрежетал:

– Громче!

– Ну, блин, – думаю – за это же сижу, чего стесняться, – и рявкнул в замшелое ухо со всей дури уставную фразу доклада так, что проверяющий отступил на шаг. Ильин, учтя мой опыт, добавил в голос металла и отрапортовал с первой попытки.

Взгляд полковника скользнул по стенам, «небу в клеточку», нарам, плевательнице и остановился на описи имущества камеры над ней. Близоруко присмотревшись к пожелтевшему от времени листку, он повернулся к нам, его взгляд задержался на стульях, махнул рукой и вышел из камеры. В щель закрываемой двери показался здоровенный кулак Здоровеющего. Что бы это значило?

Мы подошли к описи, в ней перечислялось нехитрое имущество: электролампочка, электропатрон, нары, стул и т.д. Рукой какого-то губошлепа от скуки или в отместку за потерянное время свободы к каждому наименованию было добавлена приставка «электро».

Суета проверки сорвала мое долгожданное освобождение, и я пересидел 4 часа. Попросился к начальнику караула, задал вопрос: